О мышах и людях - Страница 17

У Горбуна имелось несколько пар башмаков, пара резиновых сапог, большой будильник и старый одноствольный дробовик. А еще книги: истрепанный словарь и рваный томик гражданского кодекса Калифорнии 1905 года издания, старые журналы, и на специальной полке над койкой стояли еще какие-то книги. Большие очки в золоченой оправе висели рядом на гвозде.

Каморка была чисто подметена. Горбун – гордый, независимый человек, – сторонился людей и держал их от себя на почтительном расстоянии. Из-за горба все тело у него было перекошено в левую сторону; блестящие глубоко посаженные глаза смотрели пристально и остро. Худое, черное лицо избороздили глубокие морщины; губы, тонкие, горестно сжатые, были светлее кожи на лице.

Уже наступил субботний вечер. Из-за открытой двери на конюшню слышались удары копыт, хруст сена, позвякивание цепочек.

Маленькая электрическая лампочка скупо освещала каморку желтоватым светом.

Горбун сидел на койке. В одной руке он держал склянку с жидкой мазью, а другой, задрав на спине рубашку, натирал себе хребет. Время от времени он капал мазью на розовую ладонь, потом лез рукой под рубашку и тер спину. Поеживался, вздрагивал.

На пороге бесшумно появился Ленни и остановился, озираясь. Его широкая фигура совсем заслонила дверной проем. Сперва Горбун этого не заметил, потом поднял голову и сердито уставился на незваного гостя. Он выпростал руку из-под рубашки.

Ленни робко и дружелюбно улыбнулся.

Горбун сказал сердито:

– Ты не имеешь права сюда входить. Это моя комната. Никто, кроме меня, не смеет сюда входить.

Ленни проглотил слюну, и улыбка его стала подобострастной.

– Я ничего. Просто пришел поглядеть своего щенка. И увидал здесь свет, – объяснил он.

– Я имею полное право зажигать свет. Уходи из моей комнаты. Меня не пускают в барак, а я никого не пускаю сюда.

– Но почему же вас не пускают? – спросил Ленни.

– Потому что я негр. Они там играют в карты, а мне нельзя, потому что я негр. Они говорят, что от меня воняет. Так вот что я тебе скажу: по мне, от вас воняет еще пуще.

Ленни беспомощно развел ручищами.

– Все уехали в город, – сказал он. – И Рослый и Джордж – все. Джордж велел мне оставаться здесь и вести себя хорошо. А я увидал свет.

– Ну ладно, тебе чего?

– Ничего… Просто я увидал свет. И подумал, что можно зайти и посидеть.

Горбун поглядел на Ленни, протянул руку, снял с гвоздя очки, нацепил на нос и снова поглядел на Ленни.

– Никак не пойму, чего тебе здесь надо, в конюшне, – сказал он с недоумением. – Ты не возчик. А тем, кто ссыпает зерно в мешки, незачем сюда и заходить. На что тебе сдались лошади?

– Я пришел поглядеть щенка, – снова объяснил Ленни.

– Ну и гляди своего щенка. Да не суйся, куда тебя не просят.

Улыбка исчезла с лица Ленни. Он перешагнул порог, потом сообразил, что ему говорят, и снова попятился к двери.

– Я уже поглядел. Рослый сказал, чтоб я не гладил его долго.

– Ты все время вынимал его из ящика, – сказал Горбун. – Удивительно, что сука не перенесла их куда-нибудь в другое место.

– Ну, она смирная. Позволяет мне его брать.

Ленни снова вошел в дверь.

Горбун нахмурился, но улыбка Ленни его обезоружила.

– Ладно, заходи да посиди со мной малость, – сказал Горбун. – Нечего столбом стоять, садись уж, так и быть. – Тон его стал дружелюбней. – Стало быть, все уехали в город?

– Все, кроме Огрызка. Он сидит в бараке. Чинит карандаш и считает.

Горбун поправил очки.

– Считает? Что же это он считает?

– Кроликов! – почти закричал Ленни.

– Ты вконец спятил. Каких таких кроликов?

– Кроликов, которые у нас будут, и я стану кормить их, косить для них траву и носить воду.

– Ты спятил, – повторил Горбун. – Ясно, почему твой дружок от тебя отдохнуть решил.

Ленни сказал тихо:

– Я вам правду говорю. Купим маленькое ранчо, и будет нас земля кормить.

Горбун поудобнее устроился на койке.

– Садись, – сказал он. – Вот сюда, на бочонок из-под гвоздей.

Ленни, скрючившись, сел на низкий бочонок.

– Вы мне не верите, – сказал Ленни. – Но это правда. Чистая правда, спросите у Джорджа.

Горбун подпер розоватой ладонью черный подбородок.

– Ты повсюду с Джорджем ездишь, да?

– А как же! Мы с ним всегда вместе.

– Иногда он говорит, а ты не можешь взять в толк, об чем, – продолжал Горбун. – Верно? – Он наклонился вперед, вперив в Ленни острый взгляд. – Верно?

– Да… иногда.

– Он говорит, а ты в толк не можешь взять, об чем?

– Да… иногда… Но не всегда…

Горбун еще больше наклонился вперед, сдвинувшись, на край койки.

– Ты не подумай, будто я из южных негров, – сказал он. – Родился здесь, в Калифорнии. У моего отца было ранчо – акров десять земли, он там кур разводил. К нам приходили играть белые дети, и я иногда играл с ними. Среди них попадались и добрые. Моему старику это не нравилось. Я долго не мог смекнуть, почему. Но теперь-то знаю. – Он замолчал в нерешительности, а когда снова заговорил, голос его зазвучал мягче. – На много миль вокруг нашего ранчо ни одной негритянской семьи. И здесь, на этом ранчо, кроме меня, нету ни одного негра, и в Соледаде только одна семья. – Он засмеялся. – Мало ли чего черномазый наговорит, невелика важность.

– А как вы думаете, – спросил Ленни, – скоро щенков можно гладить?

Горбун снова засмеялся.

– Да уж, что тебе ни скажи, дальше не пойдет. Ну, через неделю-другую щенки подрастут. А Джордж себе на уме. Говорит, а ты ничегошеньки не понимаешь. – В волнении он подался вперед. – Тебе все это черномазый толкует, черномазый горбун. Нечего и внимание обращать, понял? Да ты все одно ничего не запомнишь. Я видел такое многое множество раз, даже счет потерял – один разговаривает с другим, и ему все едино, слышит ли тот, понимает ли. И так всегда, разговаривают ли они или же сидят молча. Это все едино, все едино. – Мало-помалу придя в волнение, он хлопнул себя по колену. – Джордж может болтать тебе всякую чепуху, все что угодно. Ему важно лишь, что есть с кем поговорить. Просто надо, чтоб кто-то был рядом. Только и делов.